В саду – пчельник, в пчельнике – ульи, в ульях – соты, в сотах – ячейки, в ячейках – или мед, или крошечные белые яички, а в яичках? В яичках - пчелиная детва, будущие пчелы. Лежат они там, как в колыбельке, тепло и мягко, спят крепко-крепко, не шелохнутся. Но вот очнулась одна малютка, зашевелилась; скорлупка яичная вокруг нее лопнула, распалась. И что же было там? - Была не настоящая еще пчела, а личинка, маленький белый червячок с кольчатым телом и роговой головкой.
Только высунулась личинка из колыбельки, - взрослая пчела-няня уж тут как тут: нажевала нежной медовой жижи и капает хоботком в рот личинке. Глотает личинка и растет, и крепнет.
Прошла неделя - и пора ей куколкой стать, окуклиться. Выпустила она из нижней губы паутинку и давай обвивать вокруг себя. Глядь - совсем завернулась, что в одеяльце, и не видать вовсе.
- Ишь ты, плутовка! В кокон завернулась, баиньки опять захотелось? - сказала пчела-няня.
- Ну ладно, спи на здоровье; да чтобы никто не мешал, пожалуй, еще сверху крышкой на кроем.
Взяла воску, да и замазала ячейку. И спит куколка под восковой крышкой; спят рядом в других ячейках другие куколки, которых их няни такими же крышками накрыли. Проходит опять неделя, проходит другая. Вдруг - стук-стук! Кто там стучится, кто скребет?
- А первая куколка, после долгого сна, первая же проснулась и на волю хочет. Только она те перь уже не куколка, а настоящей пчелой стала, с глазами и хоботком, с ножками и крылья ми. Прокусила кусальцами крышку над собою, просунула вверх передние ножки, уперлась задними в дно ячейки и выползла вон.
- А, здравствуй, милая! Как спала? - сказала ей пчела-няня. - Да какая же ты мохнатая! Ну значит, так тебе и быть Мохнаткой.
А маленькая пчелка была немногим разве мохнатее других; мы, люди, пожалуй, ее от остальных бы и не отличили; но пчелы друг друга сейчас в лицо узнают. Так за молодою пчелкой имя Мохнатка навсегда и осталось.
Первым делом пчела-няня ее по-своему, по-пчелиному обмыла и причесала, то есть, по просту облизала и обдернула кругом; потом повела к медовому горшку и накормила золо тистым медом. Когда же Мохнатка накушалась всласть, и все тельце ее и ножки, и крылья оттого окрепли, - пчела-няня вывела ее к выходу улья на леток.
Солнце так ярко брызнуло в глаза Мохнатке, что она с непривычки зажмурилась. Но по том, как пригляделась, даже пискнула от радости.
Первый раз в жизни ведь видела она теперь и славную зелень кругом, и вверху чистое голубое небо. И было ей так тепло на солнышке, и в воздухе от дерев и трав пахло таким сладким духом...
- Ишь, разнежилась! - сказала пчела-няня. - Что, небось хорошо на свете-то Божьем, а?
- Чудо! Ай, да кто же это?
Мохнатка страшно испугалась. Мимо шла какая-то двуногая громада. Пчела-няня весело рассмеялась.
- Кого испугалась! - сказала она. - Да ведь это наш лучший друг: хозяин наш, старик-пчеляк. Он и улей-то нам построил, он \л на зиму нас, пчел, от холода в погреб укроет. Правда, к осе ни немножко обидит: выкурит из улья дымом, да добрую половину сот себе вырежет. Но надо же и ему чем-нибудь поживиться: он трудится для нас, мы для него. Его-то что бояться! Но есть у нас, пчел, много настоящих врагов... Поживешь - узнаешь; теперь же пока надо тебе еще свой дом родной узнать. Пойдем, покажу.
И повела она Мохнатку по улью.
|